Как слово наше отзовётся…

mt_ignoreМногие беды нашей страны идут от отторжения собственной культуры, от того, что слово «отечество» зачастую узнается одновременно со словом «проклятие» и прочно с ним ассоциируется. Автор- Владимир Морар, заслуженный учитель России, иллюстрирует это утверждение примерами из истории и литературы, а также раскрывает позицию истинного патриота – для кого Россия не территория бизнеса, а родной дом, который необходимо оберегать и обустраивать. Именно таким людям автор и адресует  свою статью.

mt_ignoreАвтор: Владимир Морар, заслуженный учитель России, лауреат премии Президента РФ специально для «Социального Калининграда».

  Мне всегда нравилась философская глубина и чеканность этих тютчевских строк: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся...» Но в жизни и своей педагогической практике я давно предпочитаю руководствоваться заповедью «Не навреди!». Когда-то у В.В. Розанова я прочёл: «Суть Руси, что она не уважает себя». А вот как он это объясняет: «У нас нет совсем мечты своей родины (курсив Розанова – В. М.)…. У греков есть она. Была у римлян. У евреев есть. У француза – «сhere France» (милая Франция), у англичан – «Старая Англия». У немцев – «наш старый Фриц». Только у прошедшего русскую гимназию и университет –  «проклятая Россия». Как же удивляться, что всякий русский с 16-ти лет пристаёт к партии «ниспровержения государственного строя»… У нас слово «отечество» узнаётся одновременно со словом «проклятие».
  Я не склонен преувеличивать влияние учителей и школьных уроков на современную молодёжь. Тем не менее, нельзя не учитывать, что такое влияние есть. Это и заставляет очень внимательно отнестись к словам  замечательного русского мыслителя. Но статья моя адресована не только учителям. Она для тех, кто не разучился думать, кто понимает, что его личное благополучие связано с благополучием России.

«До основанья, а затем…»
  Розанов был очевидцем того, как в 1917 году  императорская  Россия  «слиняла в два дня. Самое большое – в три». Но крах этот был подготовлен всем ходом исторического развития нашей страны. «Именно с Петра начинается активное отчуждение русских крестьян от свободы и собственности, разрешившееся в конечном счёте крушением старой России», – считает известный историк И. Я. Фроянов. Огромную роль сыграли вопиющая социальная несправедливость, имущественное расслоение, из-за которых трудовой люд воспринимал верхние слои как своих непримиримых врагов. Хорошо это показал в «Окаянных днях» И.А. Бунин.

Вот несколько сценок с уличных «митингов»: «Желтозубый старик с седой щетиной спорит с рабочим:
-  У вас, конечно, ничего теперь не осталось, ни Бога, ни совести, – говорит старик.
- Да, не осталось.
- Вы вон пятого мирных людей расстреливали.
- Ишь ты! А как вы триста лет расстреливали?»
  И неудивительно, что в ответ на опасения женщины, что «вот-вот немцы придут», произносится такое:
« - Раньше, чем немцы придут, мы вас всех перережем, – холодно сказал рабочий и пошёл прочь.
Солдаты подтвердили: «Вот это верно!» – и тоже отошли».

    Но ведь крушение государственности в России в 20 веке произошло дважды! И уже мне довелось пережить стремительный распад СССР. Сегодня немало серьёзных исследований раскрывают причины произошедшего. И я убеждён, что нам необходимо задуматься над ними.  «Разрушение Советского Союза не было необходимым, но оно, безусловно, было закономерным», – пишет, пожалуй, самый авторитетный сегодня русский историк А.И. Фурсов.  Он убедительно показал в своих работах, как целенаправленно и умело «советский сегмент корпократии» – это часть номенклатуры, часть КГБ и часть «теневой экономики» –  ради того, чтобы потреблять по стандартам Запада,  став частью мировой элиты,  разрушал СССР.  Именно эти люди структурный кризис превратили в системный. «Любое общество движимо противоречиями, и эти противоречия на рубеже 60-70-х годов обострились, то есть Советский Союз вошёл в зону структурного кризиса». В такие моменты своего развития любое общество легко обрушить.  «Но для этого нужен удар одновременно изнутри и извне. Это и произошло с СССР на рубеже 1980-1990-х годов». Интересно, что и самодержавная Россия была уничтожена с помощью того, что структурный кризис был превращён в системный. Не помогло даже то, что  она экономически шла вверх. Как не помогло это и СССР, который к моменту распада был одной из двух сверхдержав.  

   В основе крушения российской государственности лежит кризис духовно- нравственный. Одним из проявлений его было отчуждение русского «образованного общества» от собственной культуры её норм и традиций. Вот как это изображает Розанов: «Потом Нижегородская гимназия. Там мне ставили двойки по латыни, и я увлекался Боклем! Даже странно было бы сравнивать «Минина и Пожарского» с Боклем: Бокль был подобен «по гордости и  славе» с Вавилоном, а те, свои князья, – скучные мещане «нашего закоулка»…  Потом университет. «У них была реформация, а у нас нечёсаный поп Аввакум». Там – римляне, у русских же – Чичиковы.

Как не взять бомбу; как не примкнуть к партии «ниспровержения существующего строя».

  Как проявлял себя духовно-нравственный кризис в Советском Союзе, хорошо изобразила «деревенская проза», потому что писатели этого направления смотрели на окружающую действительность с высоты народного идеала. Не случайно Валентин Распутин свою повесть так и назвал «Пожар» да ещё и эпиграфом выбрал слова народной песни: «Горит село, горит родное… Горит вся родина моя». С недоумением воспринимает происходящее главный герой повести – фронтовик, человек, много чего повидавший и испытавший в жизни: «Иван Петрович исступлённо размышлял: свет переворачивается не сразу, не одним махом, а вот так, как у нас: было не положено, не принято, стало положено и принято, было нельзя – стало можно, считалось за позор, за смертный грех – почитается за ловкость и доблесть».

  С отторжением от собственной культуры, которая всё больше воспринималась как отсталая культура «совка», я не раз сталкивался уже в 70-е годы. Помню, как в стройотряде, где мы много и старательно работали, чтобы обеспечить себе прибавку к стипендии, однажды, устроив «пикничок  на природе», разговорились о жизни. Наверное, тогда впервые я и услышал, как  студенты-«историки» называли СССР «Совдепией». Причём произносили это слово так, как будто плевали через губу. Словно они сидели в парижском кафе после того, как красные у них отбили Перекоп. Каждый был «корнет Оболенский, поручик Голицын». И, конечно, как и у Розанова звучало: «Вот –  там, а вот – здесь; у них и у нас». Не случайно «перестройка»  проходила под заклинание, что нам «иного не дано», как «вернуться в общеевропейский дом».  А сегодняшний «патриотизм» многих представителей нашей «элиты» объясняется тем, что хозяева этого дома оказались не слишком гостеприимными. И запоздалым прозрением прозвучали слова философа Александра Зиновьева, одного из тех, кто так неистово критиковал советский строй: «Метили в коммунизм, а попали в Россию».

  Именно цивилизационная дезориентация народа, отторжение от собственной культуры  стали главной причиной сокрушительного поражения Советского Союза в «холодной войне» – войне особого типа, где  борьба шла за души людей, за их сознание. Сегодня мы опять вступили в открытую конфронтацию с Западом. И наша нынешняя государственность является ещё более хрупкой, чем во времена СССР.   Это ещё одна причина, по которой нам необходимо извлечь уроки из прошлого.

Печальные уроки советской школы
    Система образования в СССР и в самом деле была одной из лучших в мире, хотя, конечно, имела и свои недостатки. Многие страны сегодня используют наш опыт себе во благо. Большое внимание  в советской школе уделялось патриотическому воспитанию, пробуждению любви к Родине. Уже с первого класса нас приучали писать это слово с «большой буквы». Но, как ни странно, одновременно невольно воспитывали и отторжение от собственной культуры. Попробуем разобраться в этом парадоксе.

   Для этого вспомним, что всю историю нам в школе подавали так, что казалось, люди ни о чём так страстно не мечтали, как одолеть классового врага. Служение делу революции, неважно крестьянской или пролетарской, объявлялось делом святым.  Оттого и литература изучалась как иллюстрация к «трём этапам русского освободительного движения». Складывалось впечатление, что главное назначение её «срывать все и всяческие маски». А потому все, кто поднимался хоть на какой-то протест против обязательного «идиотизма русской жизни»,  начинал гордо именоваться как «луч света в тёмном царстве». Как само собой разумеющееся воспринималось, что и Пушкин был ярым сторонником революции. Ещё бы: «И на обломках самовластья напишут наши имена!»  От этой иллюзии я избавился только в университете. Тогда же понял, что великая литература рождается из потребности ответить на самые сокровенные вопросы человеческого бытия.  А значит, было в жизни тогдашней России что-то такое, что способствовало появлению такой потребности. Вот почему грамотная Россия так радостно встретила Пушкина и сумела оценить его гений  уже тогда, когда этот «смуглый отрок бродил по аллеям» Царскосельского парка. Правда, как у нас обычно бывает, ценить – вовсе не значит беречь. Иначе не было бы рокового выстрела на Чёрной речке…

   А какое впечатление у нас в школе сложилось о царях? Только то, что один Пётр, несмотря на свою жестокость и взбалмошность, всё-таки думал о России. Остальные только и помышляли о том, как обмануть и ещё больше закабалить несчастный народ. И получалось, что если что-то и происходило на Руси светлого и великого, то это как бы «вопреки». И суровой природе, и тем, кто правит. Хорошо такое восприятие отечественной истории советскими школьниками передано в фильме «Доживём до понедельника».

  Понятно, что другого отношения «к гнилому царскому режиму» в государстве, порождённом революцией, и быть не могло. Только потом это как-то незаметно, но, пожалуй, закономерно распространилось уже на восприятие советского времени. Очевидно, сработал «закон отрицание отрицания», который в обыденной жизни нередко принимает форму житейской мудрости: «Что посеешь – то и пожнёшь». Но главную роль здесь сыграла не школа, а сама повседневность, в которую был погружён каждый советский человек.  

    Дело в том, что коммунизм в качестве социальной системы возник как антикапитализм. По Марксу, это  строй, что приходит «на место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями». СССР изначально  был такой системой. Таким образом, идея соперничества с буржуазными странами изначально была присуща СССР как стране, строящей новый общественный строй, основанный на идеалах социальной справедливости. Люди 20-30-х годов были уверены, что благодаря более передовой социальной системе, «быстроногую Америку догоним и обгоним» (В. Маяковский).  

   Во времена «хрущёвской оттепели» была принята новая  Программа КПСС, где декларировалась цель менее, чем за 20 лет, построить «коммунизм».  По Марксу, это  общественный строй,  представляющий собой  «ассоциацию, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех». Хрущёвский «коммунизм», по сути дела, обозначал всего лишь замысел  удовлетворения основных потребностей человека, живущего в определённую историческую эпоху.  Материальное благополучие населения стало главным измерением «коммунизма». В обыденном сознании забывалось даже требование «от каждого – по способности», но зато хорошо усваивалось: «каждому – по потребности». И страна опять бросилась догонять США, которые из войны с фашизмом вышли не разорёнными, как мы, а разбогатевшими. Но соревнование  с лидерами прогресса, первыми освоившими и определившими его параметры, представляется изначально обречённым делом, ибо именно они устанавливают правила игры и в любой момент могут поменять их, чтобы снова оказаться в выигрыше.     

   Одномерное понимание коммунистического идеала было потом закреплено и в конституции СССР 1977 года, провозгласившей, что «высшая цель общественного производства при социализме – наиболее полное удовлетворение растущих материальных и духовных потребностей людей».  Материальное благополучие населения стало главным измерением «коммунизма».     

   Отставание в «соревновании двух  систем» породило разочарование, безверие. Привилегии номенклатуры вызывали отчуждение населения от государственной власти, недостатки и тяготы повседневной жизни всё больше стали восприниматься как сущностные пороки самого общественного строя. Отсутствие 50-ти сортов колбасы на прилавках, например, объяснялось отсутствием частной собственности, рыночной экономики, свободы и демократии. Это и приводило к отторжению от собственной культуры как от отсталой культуры «совка». Так стала возможной «перестройка» как спецоперация по демонтажу той общности, что называли советским народом.  Без этого смена общественного строя, осуществлённая во времена Ельцина, была бы невозможной.

  Я бы не писал так подробно обо всём этом, если бы не видел, что печальные уроки советской школы усвоены слабо. В качестве примера хотел бы поразмышлять над двумя журнальными публикациями учителей-словесников о романе А. Платонова «Котлован».   Вот как заканчивается одна из них: «Котлован» – символ несостоятельности, утопичности построения  «всеобщего рая на земле» без счастья каждого человека. Повесть А. Платонова – антиутопия, в которой изображены общественные и нравственные последствия реализации в жизни утопического социального проекта, в частности построения социализма и коммунизма».

   Согласен я только с тем, что построение социализма (то есть антикапитализма)  в нашей стране действительно являлось проектом. Но вовсе не утопическим (то есть несбыточной мечтой, неосуществимой фантазией). Такое общество реально было построено. Конечно, оно не было «всеобщим раем», хотя бы потому, что рай на земле невозможен в принципе. Но оно вовсе не было и воплощением зла. И своё испытание на прочность  выдержало, поэтому война в 1945 году окончилась в Берлине. Именно наша страна проторила дорогу в космос. И мы до сих пор проматываем советское наследство.  

  Но главное даже не это. Предположим, что ученики согласились с авторами этих публикаций. Вот и получается, что в  России самодержавной жизнь на уроках описывается некрасовской строчкой: «Где народ – там и стон», а советское время предстаёт как тоталитарное иго. Только сегодняшняя жизнь в России многим ученикам тоже не кажется счастливой. Поневоле появятся такие же мысли, как у студента из одноимённого рассказа Чехова: «…Точно такой же ветер дул и при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре, и что при них была точно такая же лютая бедность, голод, такие же дырявые соломенные крыши, невежество, тоска, такая же пустыня кругом, мрак, чувство гнёта – все эти ужасы были, есть и будут, и оттого, что пройдёт тысяча лет, жизнь не станет лучше». Так воспитывается нигилизм. И опять  вспоминается Розанов: «Как не примкнуть к партии «ниспровержения существующего строя». Не случайно молодые парни и девушки, герои романа Захара Прилепина «Санькя», так и делают.  Но ещё больше сегодня найдётся тех, кто захочет «свалить из Рашки» в более «цивилизованные страны». 

   Значит ли это, что учитель должен избегать острых тем, умалчивать о том зле, что творилось и творится в нашей стране? Конечно, нет. Наоборот, проблемы, обсуждаемые на уроках, должны быть, как называл их Е.Н. Ильин, «жгучими», то есть затрагивающими душу и учителя, и учеников. Но для начала нужно научиться различать правду и истину.   

Правда и истина
   Именно так называется замечательная статья В.В. Кожинова, посвящённая популярному в период «перестройки» роману Анатолия Рыбакова «Дети Арбата». Воспользуемся рассуждениями критика: « Правда – это вещь более или менее очевидная и однозначная. Нельзя лишать свободы и губить неповинных в тяжких преступлениях людей. Недопустимо ради достижения сегодняшней ограниченной задачи наносить ущерб основам человеческого и природного бытия. Непростительно подавление мысли, творчества, трудовой самодеятельности народа. И для того чтобы осознать правду, не требуется напряжённой и масштабной работы мысли. Правда – это не столько «познавательное», сколько нравственное явление. Высказать правду – значит прежде всего совершить мужественный поступок, в пределе – подвиг. И ценность правды – это, по сути дела, нравственная ценность. Поэтому в условиях, когда «правду» способен высказать любой и каждый, она, строго говоря, теряет свою основную –  этическую – ценность, становясь простой констатацией факта.

  Совсем иное дело – истина, которая как раз не бывает и не может быть очевидной и однозначной и для открытия которой необходимы и трудные усилия познающего и размышляющего духа, и особенно мужество –  уже не мужество поступка, но мужество мысли, – и, наконец, достаточно высокая культура самого мышления… Сложна и неоднозначна истина, которая ведь должна как-то соотнести две человеческие правды. Но, конечно, ещё более трудна для понимания истина целого общества, народная истина. Между тем сегодняшние литераторы сплошь и рядом решают труднейшие трагедийные проблемы наскоком и сплеча, выдавая таким образом за истину узкую и частную правду, то есть, вернее, даже и не правду (поскольку она по-настоящему живёт только как выражение нравственного мужества), а те пли иные жестокие факты. Причём во многих случаях даже и сами факты препарируются и искажаются».

   Написание такой повести, как «Котлован», – это, безусловно, мужественный поступок писателя, поскольку его позиция шла вразрез «с генеральной линией партии». И всё-таки «правда Платонова» – это всего лишь его субъективный взгляд на происходившее в стране. Вряд ли он сам претендовал на то, чтобы его позицию  считали истиной. Как, кстати, и я не претендую на то, чтобы моя статья воспринималась в качестве непререкаемой истины.

  Ошибка авторов публикаций, о которых я здесь пишу, заключается в том, что на основании одной только повести «Котлован»  они дали характеристику таким не простым и неоднозначным явлениям, как коллективизация и коммунизм. Отсюда и легковесность некоторых суждений. Примером может служить обобщение по поводу мыслей одного из персонажей повести: якобы у коллективизации «цель одна – искоренение зажиточности», поэтому «получается, что идеал коммунизма – бедность, нищета».   

    Андрей Платонов всегда был «усомнившимся Макаром» и любил изображать правдоискателей, занятых поиском смысла жизни, –  тех, кому «без истины жить стыдно». Но это трудный путь, чреватый разочарованиями,  непониманием со стороны общества и одиночеством.  И, как отмечают исследователи творчества писателя, произведения рубежа 20-30-х годов, в том числе и «Котлован», как раз и свидетельствуют о мучительной мировоззренческой драме самого художника. Понять  глубину её можно лишь в контексте всего творчества писателя. Авторы публикаций тоже понимают это. Но трудно мне согласиться с утверждением, что результатом его раздумий стало убеждение в утопичности социалистического проекта.

  Жизнь оказалась сложнее, чем представления молодого Платонова о ней, но, как  отмечает исследователь его творчества Владимир Васильев: «Октябрь, власть трудящегося народа для него бесспорны». Более того, он «воспринял коллективизацию как отступление от революционных завоеваний народа и отчуждение человека от Советской власти». И это неудивительно, если вспомнить, что революция для него «сокровенное, естественное воплощение народного идеала о счастье, самостоятельное, свободное движение «старых» людей к социализму. Изменение всего должно быть следствием свободного изменения в душе самого человека». Поэтому он и не верил, что людей можно «железной рукой загнать к счастью».

   Авторы обсуждаемых мною публикаций пишут о повести Платонова так словно она единственный источник, на основании которого мы должны судить о реальной жизни России в 20-30-е годы. Но ведь помимо правды «Котлована» есть ещё, например, правда «Поднятой целины». Некоторые учителя на своих уроках сопоставляют эти произведения и отмечают, что главное их различие  – в позициях авторов. Платоновское неприятие будущего «рая» абсолютно и несомненно. А вот драматические эпизоды «Поднятой целины» не отвергают возможности созидательного начала, отразившего веру художника в закономерность и необходимость социалистических преобразований в деревне. И было бы ошибочным упрощать эту точку зрения писателя, представлять её как лакировочную, конъюнктурную. Шолохов принадлежит к тем художникам, которые сумели ощутить и запечатлеть своё время как эпоху напряжённого драматизма процессов разрушения и созидания. Оба этих произведения помогают глубже понять, «как это было на земле». Такая позиция учителя хороша тем, что и учеников она оберегает от соблазна истину подменять правдой.

      Убеждённые, что искусство отражает жизнь, мы нередко забываем о  своеобразии того, как оно это делает. Любопытны наблюдения известного  русского мыслителя И.Л. Солоневича: «Всякая литература живёт противоречиями жизни, –  а не её нормальными явлениями. Всякая настоящая литература есть литература критическая». Поэтому он называет её «кривым зеркалом народной души», искажающим наши представления о России. В самом деле, было бы опрометчиво судить о России только на основании первого тома «Мёртвых душ», если сам автор их предупреждал о своём желании, хотя и «показать всю Русь», но «с одного боку». Поэтому, например, заявление Н.И. Бухарина о том, что «русские – нация Обломовых» – всего лишь идеологическая схема, оправдывающая методы революционного слома многовекового уклада. Не случайно эта «концепция» подверглась критике, потому что никак не объясняет, как такая нация «могла исторически развиваться в рамках огромнейшего государства», не позволяет «понять, как  русский народ создал таких гигантов художественного творчества и научной мысли, как Пушкин и Лермонтов, Ломоносов и Менделеев…».  Для того, чтобы  понять сущность того или иного времени, недостаточно опираться   на художественные вымыслы писателей, а нужно изучать реальные факты исторической жизни. Чтобы судить о сложных социальных явлениях, необходимо обладать знаниями по истории, обществознанию, философии. Вот почему нередко работа с художественным текстом  требует от учителя-словесника знаний, не связанных непосредственно с его предметом.

    Поэтому странно читать в обсуждаемых публикациях о коллективизации такое: «Это процесс насильственный, абсурдный, вызванный исключительно стремлением активистов выполнить очередную директиву».   Достаточно обратиться к любому добросовестному исследованию учёных, чтобы убедиться, что замысел сплошной коллективизации обусловлен вызовами времени, а не прихотью каких-то карьеристов. Учитывая, что историки тоже имеют различные воззрения по поводу проведения её,  привожу мнение             А.В. Бузгалина и  А.И. Колганова – тех, кто оценил избранные способы и результаты преобразования деревни крайне негативно. Но вот что они пишут: «В том, что крестьянству в нашей стране суждено пойти по пути кооперирования, в конце 20-х не сомневался, пожалуй, ни один экономист».  В прогрессивности этого шага не сомневался никто. Разноречивые суждения сталкивались по вопросам, какой быть кооперированной деревне и как превратить крестьянина из единоличника в «цивилизованного кооператора». Эти споры отражали противоречивость тех реальных экономических предпосылок, которые сложились к концу 20-х годов в СССР.  

   Принудительная коллективизация прошла у нас, «с пОтом и кровью» (М. Шолохов), и вина Сталина в этом бесспорна. Не случайно в повести Платонова раскулаченный мужик говорит Чиклину: «Глядите, нынче меня нету, а завтра вас не будет. Так и выйдет, что в социализм придёт один ваш главный человек!»  Но вывод, который делает на основании его слов автор публикации, удивляет: «Получается, что именно для его удобства и благополучия льются сейчас народные слёзы и кровь, а вовсе не для мифического счастья будущих поколений». Таково представление автора о том, как формировался «культ личности Сталина». Но стремление понять  сложные явления с помощью упрощения их не лучший способ поиска истины.

   По-разному можно относиться к Сталину, интерпретировать его статью «Головокружение от успехов», но одно бесспорно: он видел провалы политики коллективизации,  предлагал способы исправления их. Сама жизнь заставляла пересматривать идеологические схемы, под которые подгонялась жизнь. Это, кстати, замечательно показано в «Поднятой целине». Особенно ярко это проявилось в практической деятельности Семёна Давыдова, который на собственном горьком опыте убедился, что классовый подход вовсе не является универсальным, что жизнь имеет ещё и человеческое измерение. И убедился очень быстро: когда собрание – «гремяченский актив и беднота» – , с восторгом поддержавшее идею колхозного строительства, «тягостно промолчало», когда речь пошла о раскулачивании Тита Бородина. Даже такой весьма не сентиментальный человек, как Нагульнов, скажет: «Это боль такая, что с кровью…»  

  Даже перечень некоторых документов, подтверждающих, что жизнь залечивала раны, нанесённые принудительной коллективизацией, показывает, как шёл пересмотр классовых догм. Уже в 1931 году ЦИК СССР начал возвращать избирательные права «лишенцам», сократив их число. В 1935 году были отменены все ограничения, связанные с социальным происхождением, при приёме в институты и техникумы. В апреле 1936 года власть отменила свои предыдущие постановления, ущемлявшие казачество. Осенью этого года была отменена карточная система и узаконена свободная продажа мяса, масла, рыбы, сахара, овощей. Жизнь, конечно, не стала раем, но она налаживалась.

  Поучительно поведение О.Э. Мандельштама в эти годы. Умевший чутко слышать время, он в стихотворении 1933 года, во время голода, ставшего следствием принудительной коллективизации, писал:
Природа своего не узнаёт лица,
И тени страшные Украины, Кубани…

  Его знаменитая эпиграмма на Сталина «Мы живём, под собою не чуя страны…» тоже во многом реакция на коллективизацию. Будучи в ссылке в Воронеже, он не раз в составе различных делегаций посещал колхозы и совхозы и воочию наблюдал, как налаживалась жизнь. В 1937 году он написал Сталину «Оду».

  И здесь я хотел бы коснуться ещё одной  укоренившейся традиции. Искренность  вольнолюбивых стихов молодого Пушкина у читателей сомнения не вызывала. Такие стихи требовали от поэта мужества, готовности к самопожертвованию, и у друзей вызывали восторг и охотно переписывались. Но вот Пушкин пишет «Стансы» – стихотворение, посвящённое царю. И вынужден  оправдываться перед друзьями:
Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю…

  Такое восприятие литературы не могло не отразиться и на преподавании её в школе. Поэтому в советскую эпоху «К Чаадаеву» школьники  заучивали наизусть, а о «Стансах» и не слыхали. А даже если учитель и упоминал об этом стихотворении, то интерпретировал его как желание Пушкина показать царю, каким  должен быть властитель. Далее ученику сообщалось, что самодержец, конечно же, надежд поэта не оправдал. На самом деле их взаимоотношения были гораздо сложнее.

  Но мало  что изменилось в школе и сейчас. Мы по-прежнему не очень-то верим в искренность произведений, в которых содержится хвала власти.     Даже если это стихи  Пастернака, Ахматовой, Мандельштама. И объяснение у нас готово: поэты тоже люди. Поэтому один заблуждался (позже он, разумеется, прозрел), другая спасала сына, третий хотел себя спасти. Весьма сомнителен воспитательный эффект подобной интерпретации. Но и здесь мы находим «неопровержимый» аргумент: во всём виноват Сталин, поскольку это он создал такую систему, что даже такие великие художники слова вынуждены были лицемерить. Вот почему эпиграмма Мандельштама  у нас – это не только правда, но и истина, а «Ода»  –  проявление простительной человеческой слабости поэта.

  А может быть, он не нуждается в нашем снисхождении? А может быть, прав такой великолепный знаток литературы, как поэт Станислав Куняев, который пишет по поводу мандельштамовской «Оды»: «Когда в советской деревне разрушение жизни сменилось созиданием, изменилось и отношение поэта к Сталину». И в этом замечательный урок Мандельштама каждому! Власть всегда нужно оценивать по её делам. Быть «достойным сыном Отечества», то есть гражданином значит поддерживать только те деяния власти, которые реально направлены во благо стране. Это значит заставлять власть совершать только такие деяния. Такой подход оберегает и от всё отрицающего нигилизма и от избыточного начальстволюбия.

  Патриот не может быть равнодушен к злу и несправедливости, что творится в его стране. Но, обличая пороки своей страны, мы порой делаем это  так, как будто отечественное зло уникально. А между тем, если осмысливать нашу коллективизацию, то придётся вспомнить, что переход на стадию  индустриального общества был болезненным во всех странах, потому что везде сопровождался раскрестьяниванием. Достаточно вспомнить политику «огораживания», проводившуюся во многих западноевропейских странах. Характеризуя жестокость её, знаменитый английский писатель Томас Мор отмечал: «Можно сказать, что овцы стали пожирать людей».

  Упоминаю об этом не для того, чтобы поддержать миф о неизбежности жертв принудительной коллективизации 30-х годов. Никто не спорит, что многое можно и нужно было делать по-другому. Но наивно всю вину сваливать на одного человека, пусть даже и на обличённого большой властью. Истина требует понимания сущности  любого явления во всей его сложности. Индустриализация была вызвана реальной необходимостью за короткий срок преодолеть отставание от Запада, чтобы не быть уничтоженными. Индустриализация неизбежно потребовала кооперирования крестьянства. Помня о  драматизме событий того времени, не забудем, что без проведённых преобразований не было бы и великой Победы в мае 1945 года.     

   Критикуя публикации о повести «Котлован», я, безусловно, признаю за их авторами право на собственное понимание любого художественного текста. Без свободы творчества поиск истины невозможен. Но свобода предполагает ответственность.

Свобода и ответственность
   Соотношение их не так просто. По сути дела, оно всегда было одной из фундаментальных проблем. Сегодня, когда официально провозглашено идеологическое многообразие, проблема соотношения свободы и ответственности стала ещё сложнее.  Положение о том, что «человек, его права и свободы являются высшей ценностью», закреплённое  в конституции России, предоставляет возможность любому человеку свободно высказывать своё мнение по любому вопросу. Поэтому каждый человек имеет право на высказывание собственного отношения к любым историческим событиям. Именно так я и расцениваю обсуждаемые мною публикации о повести «Котлован».

   Но трудно не согласиться с патриархом Кириллом: «Свобода не может быть целью в себе, иначе мы будем вынуждены признать и её крайние проявления, которые приводят к саморазрушению человека и распаду общества. Например, проблема с оскорблением религиозных чувств состоит не в том, что существует свобода слова или свобода творчества, а в том, как используется эта свобода». Хорошо это понимал Пушкин, потому и написал: «Веленью Божию, о муза, будь послушна».  Государство и общество, пренебрегающие поддержкой и защитой моральных норм, культурных традиций, обрекают себя на саморазрушение. Вот почему, реализуя свои интересы, личность должна соотносить их с интересами ближних, семьи, народа, всего человечества. Поэтому права и свободы неразрывно связаны с обязанностями и ответственностью человека.

  Однако согласование личного морального выбора и моральных ценностей общества – очень трудная задача. Только запретами и контролем её не решить. Более того, признание прав и свобод человека высшей ценностью предполагает, что государство и общество допускают возможность того, что человек в личной жизни не станет следовать нормам общественной морали. И применить наказание к такому человеку государство сможет лишь тогда, когда будет нарушен закон. Вот почему так огромна роль воспитания в человеке чувства собственного достоинства. Остаётся лишь сожалеть, что современные СМИ не являются союзником школы.  

   Решение проблемы соотношения свободы и ответственности  предполагает признание того, что существуют ценности, которые  не ниже прав человека. Это – вера, нравственность, святыни, Отечество. В личной жизни учитель, как и всякий человек, может выражать любое мнение по любому вопросу. Но в своей публичной деятельности (а работа учителя таковой и является) он не может не думать, как его слово отзовётся в душах учеников.  

   Никуда не деться: чтобы преодолеть неурядицы нашего сегодняшнего бытия, всё равно придётся восстанавливать связи между людьми, безжалостно порванные в эпоху «перестройки». Сама жизнь заставит людей объединять усилия, чтобы защитить основы своего существования и будущее своих детей. Всё равно придётся заново «собираться в народ».  А народ, как субъект истории, тем и отличается от населения, что представляет собой общность, в которой каждый обладает надличностным сознанием и коллективной волей.

  Необходимость такого грандиозного дела всё яснее осознаётся в обществе. В качестве примера приведу документы, принятые на двух последних Всемирных русских соборах. 31 октября 2013 года на 17-ом Соборе было заявлено: «Общественным идеалом Российской цивилизации является солидарное общество, в основе которого лежат не конфликт и конкуренция, а взаимопомощь и сотрудничество всех его членов, разных социальных, этнических, религиозных и политических групп». А на 18-ом соборе, прошедшем 11 ноября 2014 года, был намечен путь к такому обществу: «Основой национального самосознания является единство исторической памяти. Перед лицом попыток противопоставить друг другу различные периоды нашего прошлого мы констатируем единство и непрерывность русской истории. Призываем соединить всё самое лучшее из различных эпох нашей истории в великом синтезе…» Поэтому тема Собора так и звучала: «Единство истории, единство России, единство народа».

   Чтобы избегать противопоставления различных периодов нашей истории, воспринимать её как единое целое, и надо научиться различать правду и истину. И научиться этому можно у Пушкина, который писал Чаадаеву в ответ на его уничижительное мнение о России: «Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человек с предрассудками — я оскорблён, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог её дал».  Это и есть позиция истинного патриота. Того, для кого Россия не территория бизнеса, а родной дом, который необходимо оберегать и обустраивать. Именно таким людям я и адресовал свою статью, надеясь на понимание.   
    
Мнение авторов не всегда совпадает с мнением редакции информационно-аналитического издания «Социальный Калининград»